Помню, что очень готовилась к выступлению в деоккупированном городе. Уверенная и крутая, я вышла на сцену и просто забыла слова песен, исполняемых 12 лет. Помню, что написала их на руках, чтобы подсмотреть на сцене, держа микрофон. А знала эти слова как таблицу умножения! Меня можно было разбудить ночью, и я бы даже тогда спела. Однако во время войны стыдилась выступать. Поэтому Гостомель для меня – кармическое место. Там, когда я увидела глаза военных, осознала, что не могу петь. Буду делать все: буду мыть пол, чистить картофель. Но не буду выступать на сцене. Не могу смотреть на защитников игривым взглядом и будто предлагать им вообразить флирт со мной. Ведь они каждый день видят смерть, рискуют своей жизнью,

Да и вообще до 24 февраля я так боялась, чтобы кто-то увидел, как я плачу или без мейка. А когда пришла чистить картошку, меня около двух недель никто не узнавал. Все были убеждены, что я обычная волонтер. Просто приходила в кепке, спортивном костюме, кроссовках, слушала в наушниках аудио о дневнике Анны Франк и чистила картошку. Хотя тогда многие не понимали, что в этом важно. Ведь от чистки картофеля не зависела жизнь других, победа Украины или то, чтобы враг не зашел в Киев. Однако кто-то пришел волонтерить сюда, кто-то пошел в терроборону — и так складывается большой и крепкий щит. Каждый взялся за свое и делает это, не понимая, проснется ли он завтра или нет. Мне миллион раз повторяли, что я занимаюсь не тем. Однажды Оля Полякова сказала: "Ты ненормальная. Посмотри на свои руки! Да ты должна петь на сцене! Это не твое". Или Андрей Данилко спрашивал, почему я не пою. На что ответила ему: "Не могу — и все. Не чувствую, что должен делать это",